78 лет назад в окрестностях нашего города гремели бои, завершалась операция по ликвидации «бобруйского котла»…
Как Бобруйск и его жители пережили три года оккупации? Об этом мы попросили рассказать бобруйчанку Августину Павловну БАЛАКИНУ.
Немцы и гуси
Как вспоминает Августина Павловна, война застала ее с пятилетним братиком Стасиком в деревне Тертеж под Жлобином. С наступлением лета мама отправила младших детей к своей сестре в деревню на свежий воздух и молоко. А сама осталась со старшей дочерью в Бобруйске.
— В первые дни войны мы только и слышали от взрослых страшное слово «война», о том, что наши отступают. Несколько раз мы, дети, видели воздушные бои. Помню, как сбили советский самолет в небе, как вспыхнул он, где-то далеко упал на землю. И летчик не успел спастись…
Все местные во время бомбежек прятались в крытых окопчиках-землянках в конце огородов. После одной из бомбежек в какой-то землянке погибли четверо детей, их засыпало землей. На всю жизнь Гуня (детское имя Августины Павловны) запомнила то общее горе деревни, слезы и похороны детей.
Председатель колхоза прошел по хатам, объявил, что всем надо отправляться в «беженцы», спасаться: мол, идет линия фронта. Так одиннадцатилетняя Гуня вместе с другими жителями деревни и семьями родственников стала беженкой.
Накануне тетя сказала племяннице спрятать пионерский галстук. Был он из кумачового ситца, закалывался зажимом. Тетя забрала его.
А потом была какая-то деревня, где остановились беженцы. Там впервые Гуня и увидела немцев. Пришли в хату, «га-га-га» по-своему, нахальные, развязные, уверенные, что им все можно, новые хозяева… Потом кто-то сказал, что бои в Тертеже не идут, там уже немцы. Приняли решение вернуться. Первое впечатление Гуни в Тертеже — исчезновение гусей. До войны гусей было много, без исключения в каждом дворе, они обычно заполняли весь местный пруд. А тут — ни одной птицы! Буквально за день немцы сожрали всех гусей. Дети видели, что птицу ловили кнутом, как лассо — кнут обхватывал гусиную шею, птицу притягивали и сворачивали шею. Резали коров, жарили. А местные жители, видя такие порядки, сидели тихонько и сделать ничего не могли.
В Каменке шевелилась земля…
Потом деревня снова оказалась в зоне боев: со стороны Жлобина наступала Красная Армия. Люди снова ушли в беженцы. На этот раз — в местечко Щедрин. Там еще немцев не было. Местные жители подкармливали беженцев хлебом, картошкой, молоком. Председатель выделил даже делянку неубранного проса, чтобы была у людей каша.
Фашисты пришли без боя. Беженцы еще побывали в деревне Марусенька и снова вернулись в Тертеж. Вскоре мама старшую дочку, 15‑летнюю Генриетту, прислала в Тертеж за младшими. Два дня трое детей добирались пешком до Бобруйска. Обессилевшего Стасика несли на руках. Как помнится Августине Павловне, ночевали в Турках. Местные жители спрашивали: куда деточки одни, без взрослых, идете? Люди давали хлеба и молока. Настоящие мытарства начались уже в Бобруйске. Оккупация. Ни работы, ни денег, ни магазинов. По словам Августины Павловны, было очень голодно, холодно и очень обидно.
— Я вот часто думаю: какие наши мамы были мужественные! Как они все это с детьми на руках выдержали? — делится своими мыслями Августина Павловна. — Наша мама — Полина Стефановна Панкова — нас, детей, как могла старалась сберечь. Любыми путями. Это было очень непросто.
Жила семья тогда в частном секторе в районе железнодорожного вокзала «Бобруйск» на улице 11 Июля. Так улица называлась в честь годовщины освобождения Белоруссии от белополяков, позже она была переименована в улицу Лазо. Мама сначала не выпускала детей на улицу, опасалась, что немцы, глядя на черноволосую девочку, подумают, что еврейка. Это было бы приговором… По городу шептали ужасы о расстрелах евреев в Каменке, рассказывали, что там закапывали живых, шевелилась и стонала земля.
Возвращение домой...
Книжки при буржуйке
Постепенно мама и дети отважились выходить за калитку. Мама, чтобы прокормить семью, устроилась с другими женщинами стирать у немцев белье.
Свой первый выход в город (так говорили про центр Бобруйска) Гуня хорошо запомнила. Прежняя ее Пушкинская русская школа №3 (преподавание до войны велось на русском языке, стояла в районе нынешнего здания горисполкома) лежала в руинах, ее разбомбили в самом начале войны. Все местные школьники тогда очень переживали: где теперь будут учиться? Увы, три года учиться не пришлось. Если не считать тех книг, которые досужая детвора вынесла из разоренной библиотеки, передавая из рук в руки всю войну. Книги читали при свете буржуйки, при лучине. Но читали!
В районе нынешней улицы Дзержинского была разбомблена библиотека, стояла она когда-то неподалеку от остановки автобуса №13, продовольственного магазина.
Все лучшие дома в городе были заняты немцами: Дом коллектива на Пролетарской, Дом коммуны на Гоголя, в морзоновской больнице устроили госпиталь. Размещались немцы и в водолечебнице на Пушкина (в послевоенные годы — здание туберкулезного диспансера). Все говорили о тюрьме СД (в районе улицы Московской, неподалеку от нынешней площади Победы). Гуня много раз видела там очереди тех, кто принес передачи родным. По адресу Пушкина, 20, поговаривали, было гестапо. Комендатура размещалась в здании бывшего автотехникума, здание было обнесено проволокой.
Как избежать Германии?
Единственным людным местом был базар. Там продавали хлеб, мыло. Помнит Августина Павловна и такой товар — «небожчики». Это были такие бахилы, которые люди научились клеить из автомобильных шин. Ведь галош тогда не было. Эти «небожчики» натягивались на валенки. Почему «небожчики»? Да потому, что такая обувь была очень скользкой, запросто можно было поскользнуться, упасть, разбиться… и попасть на небо к Богу. На рынке немцы регулярно устраивали облавы. В одну из таких попали и Гуня с мамой, немецкие жандармы с бляхами на шинелях шли на людей цепью, но удалось спастись.
Чем грозили облавы? Отправкой на работу в Германию. Брали всех с 14 лет.
Сначала была большая проблема со старшей сестрой Генриеттой, ей постоянно грозила Германия. В итоге она засунула палец в мясорубку, чтобы его повредить и остаться дома. Как тот палец быстро заживал! Бедная Геня даже в грязь сломанный и израненный палец совала, а он все равно к медкомиссии заживал. Слава Богу, доктор помог: признал перемолотый мясорубкой палец причиной для отсрочки. Геню в Германию не забрали, но палец так и остался на всю жизнь искореженным и коротким…
А младшей Гуне, когда исполнилось 14 лет, было страшно повторять решение сестры. Ей посоветовали другое. Девочка постоянно клала себе на ногу горчицу, чтобы получить ожог. На принудительные работы ее с этим ожогом не взяли, но уже после войны пришлось очень долго лечить.
Помнит Августина Павловна, как прятали на чердаке белокурого Стасика, чтобы его не забрали с другими детьми в Марьину Горку в детский концлагерь по забору донорской крови для немецких солдат. Все время жили в страхе.
«Тошнотики» и «мерзавчики»
Как-то еще в конце 41‑го мама увидела на улице двух бредущих детей, мальчика и девочку. Кто такие? Оказалось, что Эдик и Нелли Браговские потеряли по дороге из Вильнюса маму, шли, не зная куда… Накануне войны они приезжали с мамой к отцу, который служил офицером в Вильнюсе, родителей там и потеряли. Мама привела их к себе домой, так дети остались на все годы оккупации у Панковых, стали родными.
Помнит Августина Павловна и стрельбу на улице Пушкина. Все говорили, что там немцы застали подпольщиков на явочной квартире. Один из них остался, отстреливался, прикрывал других. Ему не удалось спастись. Там же возле дома фашисты его мертвого повесили на дереве для устрашения горожан. Любопытную девочку потянуло туда на следующий день: посмотреть своими глазами. Увидела. Августина Павловна и сейчас вспоминает о том парне:
— Есть ли сейчас на улице Пушкина какая-то мемориальная доска в честь героя? Это был третий или четвертый дом от перекрестка Пролетарской и Пушкина в сторону площади Ленина…
Полыхали пожары, была стрельба в крепости в лагере для военнопленных. Говорили, что там погибли десятки тысяч человек.
Пленных до этих расстрелов и пожаров, бывало, гоняли куда-то по городу. Изможденные, грязные, они просили хлеба.
Что в войну ели? Мерзлую картошку, из нее готовили «тошнотики». Покупали на рынке льняное масло в бутылочках-«мерзавчиках», на нем жарили лепешки-«бульбяники» из картошки. Мама пекла такие лепешки, а Гуня продавала на рынке.
В районе железнодорожной станции «Бобруйск» была бойня. Немцы резали коров, а желудки выбрасывали. Дети их называли «книги» — желудки складывались слоями и напоминали книги. С утра перед бойней выстраивалась очередь из детей, чтобы получить такой желудок. Потом желудки мыли в карьерах у нынешнего кинотеатра «Мир», ошпаривали дома кипятком, долго скребли и варили.
После Сталинградской битвы немцы объявили траур, вывесили везде черные флаги, запрещали смеяться. По улицам вообще было ходить опасно. Если кто-то был одет в тулуп, кожух, любой немец или полицай мог забрать приглянувшуюся одежку. Так на улицах людей и раздевали.
Узнаете здание? Это ул. Советская, 54
Заминированный кинотеатр и освобожденный город
Накануне освобождения Бобруйска немцы стали принимать свои меры, готовиться. Во‑первых, заминировали прежний кинотеатр «Товарищ», который стоял на месте нынешнего. Это было большое кирпичное здание. Уже после освобождения города на нем какое-то время висела огромная предупреждающая надпись: «Заминировано». В городе говорили, что в здании театра немцы специально подпилили балки, чтобы при большом скоплении людей на мероприятии городского актива рухнула крыша. Крыша действительно вскоре рухнула. А накануне в том же 44‑м Августина вместе с досужими подружками бегала по сцене и представляла себя артисткой…
Помнит Августина Павловна, что перед капитуляцией немцы сломали в Бобруйске все заборы. Оставили только калитки, пометили их буквой «R», мол, здесь живут русские. Семья Панковых ушла вместе с соседями в лес, в район Сычково, там организовали стихийный лагерь. А с воздуха советские самолеты бросали листовки, чтобы люди помечали свои подводы белой тканью, чтобы не попасть под свои же бомбы. Немцы собрали людей, чтобы гнать в Минск.
Какой-то полицай посоветовал маме бежать. Побежали. Несколько дней сидели в болотах, пили болотную воду через ткань, еды не было. Когда бои затихли, и все встречные стали говорить об освобождении Бобруйска, мама решила возвращаться.
Шли по узенькой дорожке среди множества трупов, подбитых танков, орудий. В одном месте на дороге валялось много немецких бумажных денег. Многие дома на улице Минской были сожжены. В районе минских кладбищ стояла «катюша», а рядом с ней был молодой капитан. Он пожалел голодных детей, дал сахара, тушенки, хлеба, спросил адрес. Этот капитан через несколько дней разыскал в Бобруйске дом Панковых, а потом ушел вместе с частью дальше освобождать Белоруссию.
— Я вас прошу, люди, — обращается ко всем Августина Павловна, — учитесь дружить и находить компромиссы, чтобы со всеми жить в мире. Чтобы не было войны… Война — это полное бесправие, голод, вши, чесотка, потеря близких… Три года мы жили только надеждой на освобождение. И какая же это была непомерная для нас радость — снова стать свободными!
Галина ЧИРУК
Фото из архива Августины Павловны Балакиной и из архива Бобруйского краеведческого музея
