29 июня бобруйчане отметили день освобождения города от немецко-фашистских захватчиков, а 3 июля годовщину освобождения отмечает вся Беларусь. О том, какими были последние дни июня и начала июля ровно 75 лет назад, помнит бобруйчанка Нина Алексеевна Мараховская (девичья фамилия — Кравцова). У нее была своя война — суровая, голодная и страшная.
Первый бой под Бобруйском
— Когда началась война, мне шел пятый год, но помню все, как сейчас: каким был тогда лес рядом с нашей деревней, какая была ярко-зеленая трава, как слепило солнце, — говорит Нина Алексеевна.
Ее первые воспоминания о начале войны — мобилизация. Июнь 1941‑го застал маленькую Нину Кравцову с мамой и младшим братиком в деревне Забуднянские Хутора Кировского района, глава семьи Кравцовых к тому времени умер.
Почему было такое странное название у деревни? Дело в том, что еще в начале 1930‑х все окрестные жители жили по своим хуторам, а потом им было велено перевозить хаты и ставить их на деревне. Так старое хуторское название к деревне и прикрепилось.
— Рядом с нашими хуторами были деревни Хвойница, Буда, а также Черебомир и Бересневка (этих двух деревень сейчас уже нет). Отлично помню, как в июне 41‑го всех наших мужчин из окрестных деревень забирали на фронт. У всех была одна дорога — в Кировский военкомат.
Нина Алексеевна рассказывает, что деревенские люди тогда были очень дружные. Всей деревней от мала до велика шли провожать мужчин. Маленькая Нина с другими детьми бежала провожать до самого Мухина мостка за дальней околицей.
С новобранцами из Забуднянских Хуторов деревня прощалась на мостке. Все плакали, обнимали мужей, сыновей и отцов, целовали их на прощание. И мужчины растянувшейся нестройной шеренгой в своей гражданской одежде, с самодельными мешками через плечо с хлебом и домашними припасами, уходили на войну. Шли новобранцы на Бересневку, затем в Боровицы, а уж потом — в Кировск, в военкомат.
Позже вернувшиеся в деревню мужчины рассказывали, что первый бой застал их через несколько дней в Титовке под Бобруйском. Кто-то попал в плен, кто-то вернулся в родную деревню, а кто-то ушел дальше с отступающими войсками и прошел всю войну. Среди тех, кто вернулся домой лишь в 45‑м, — Иван Васильевич Котов, потерявший глаз на войне, полностью ослепший после ранения пулей навылет Петр Сергеевич Новичков.
Здесь похоронены летчики
Первые немцы в деревне появились на мотоциклах в июле. Рыскали по окрестностям. Тогда было много советских самолетов, сбитых фашистами. Если летчики успевали катапультироваться, немцы сразу же отправлялись в лес на их поиски. Когда находили живыми, расстреливали на месте.
Жители Забуднянских Хуторов нашли в лесу за речкой, в урочище Глубокое, двух погибших летчиков. Немцы побоялись сунуться глубоко в лес. Муж тети, дядя Шура, рассказывал, как нашли тех летчиков. Он достал из гимнастерки погибших военные билеты, запомнил фамилии. Этих парней похоронили на кладбище Забуднянских Хуторов, написали на крестах их имена и фамилии, в послевоенные годы летчикам поставили два памятника.
— А сейчас, спустя много лет, власти убрали те старые памятники с именами и фамилиями. Вместо них поставили новые. Но теперь вместо фамилий на памятниках надпись — «Неизвестному солдату». Кому помешали имена и фамилии? — недоумевает Нина Алексеевна. — Пусть бы фамилии были, так их родственники могли бы найти место захоронения. А теперь как родственники найдут?
Но деревенские старожилы помнят их фамилии: Мазуренко и Мотлич. К сожалению, время не сохранило в людской памяти имена летчиков.
И немец заплакал
В начале 42‑го немцы зачастили в деревню. Постоянно в ней они не находились, боялись партизан, ведь Кировский район входил в партизанскую зону. Если и приходили, то только с облавами. Базировались немцы в основном в Добосне, там у них был аэродром.
Как-то зимой 42‑го один немец остановился в хате на ночлег. А полуторагодовалый Витенька побежал к нему навстречу, обнял за ноги. Что-то щебечет, ручонками тянется — просится на руки. Витенька был светленький, голубоглазый малыш. Немцы таких детишек любили, а смуглых и чернявых не жаловали, в них подозревали еврейскую кровь. Немец от неожиданности растерялся. Сел на лавку, посадил на колени Витеньку, заплакал… Угощал Витю конфетами, показывал маме фотографии своих четырех «киндеров», оставшихся дома, в Германии. Говорил, что его заставили воевать, а он так хотел быть со своими детьми…
Пластинки Руслановой
А в 42‑м в Забуднянских Хуторах был такой случай. До этого молодые партизаны из отряда, что располагался за речкой Виленкой, часто приходили в гости к девчатам. Партизаны и девчата собирались в какой-нибудь хате, пели песни, танцевали.
— Часто такие вечеринки устраивались в нашей хате, — рассказывает Нина Алексеевна. — Помню, как хлопцы пели песню «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой…». Пели и веселые песни. Девчата очень любили весельчаков. Бывало, сразу после гулянки партизаны шли на операцию.
Однажды после разгрома гарнизона в Добосне привезли много пластинок, патефон. Нина Алексеевна как сейчас видит: входят хлопцы в хату. У одного из них в руках большой мешок, наполовину чем-то заполненный. Оказалось, пластинками Руслановой.
Частенько бывало в хате Нининой мамы, Ольги Филипповны Кравцовой, у раскрытого окна заводили патефон с пластинками, собиралась вся деревня, вместе с партизанами танцевали, слушали песни, сидя на траве. «Валенки, не подшиты, стареньки» были слышны по всей деревне… Однажды ночью хлопцы, человек 15, впокатку спали на полу, поставив винтовки в ряд у стены. Тут нагрянули немцы… Партизаны мгновенно выскочили из хаты, бежали вместе с деревенскими кто куда. Это шла немецкая облава из Буды.
Брат Нининой мамы побежал с сестрами в сторону деревни Залитвинье. Спрятались в кустах, боялись шевельнуться. Немцы их обнаружили. Расстреляли на месте в упор маминого брата — семнадцатилетнего Михаила Алексеенко и другого деревенского парня, Алексея Бондаренко, был он всего на год старше Михаила. Неразлучных друзей после облавы родственники похоронили на хуторском кладбище.
Местные тогда говорили, что расстрелял хлопцев полицай из соседней деревни, который учился до войны в одной школе с Михаилом и Алексеем. Якобы еще в школе он повздорил с Михаилом — полицай ему так и отомстил.
Не все полицаи были извергами
Много местных тогда подались в полицаи. Но не все были извергами. Деревенские между собой рассказывали и другой случай. Фашисты расстреляли отца Десятниковых, а их старшую дочку Лиду хотели заставить гнать скот для нужд немецкой армии. Был там один полицай, который учился в седьмом классе вместе с Лидой. Она ему говорит, мол, расстреливай, никуда я от убитого отца не пойду… А он ей шепнул на ухо: «Ты беги, Лида, я выстрелю мимо, не убью, а ты сразу же падай…».
Лида побежала к лесу, тот полицай выстрелил, девушка упала. Он подошел, пнул ногой, громко выругался, чтобы слышали другие: «Падла, лежи!». Не убил. Говорили, что, наверное, Лида ему нравилась…
Во время той облавы немцы заприметили патефон и пластинки в хате Ольги Кравцовой. Через две недели снова приехали с полицаями на лошадях. Согнали всех жителей к хате Герасима Малаховского, допрашивали: где патефон спрятан?
— Патефон с пластинками мама к тому времени перепрятала в яму за хатой. Деревенские знали, у кого патефон. И представляете, никто не выдал. В Забуднянских Хуторах предателей не было, — с гордостью говорит моя собеседница. — На всю деревню был у нас только один полицай, но к этому времени он уже ушел с немцами. Обыскивали с овчарками все хаты, чердаки, сараи, но патефон не нашли.
Мама Нины спрятала патефон с пластинками в яму за домом, где глину брали для кирпичей, забросала все сверху поленьями. Патефон и пластинки под поленьями, конечно, побились, но большая беда обошла стороной. В тот раз при обыске у мамы забрали новую юбку, кофту атласную, рушники, скатерти, постилки. Все это сгребли полицаи для своих жен.
Попрощались навсегда
В июле 43‑го немцы сожгли соседние Борки. Запретили людям ходить из деревни в деревню. Мол, если увидят кого, то посчитают партизанскими связными, расстреляют на месте.
А через две недели после трагедии в Борках немцы окружили Забуднянские Хутора. Шли на деревню в маскировочных халатах с автоматами наперевес. Один деревенский парень по фамилии Свирко как раз в это время выехал верхом на лошади на свой прежний хуторской участок окучивать картошку. Его расстреляли на дороге.
А всех деревенских жителей погнали к зданию начальной школы. До войны там учились первые, вторые, третьи и четвертые классы. Школа была небольшой. Набили туда народа, но все деревенские не вместились. Остальные остались на улице возле школы. В школе забили окна, двери. Керосин в канистрах приготовили на крыльце.
— Помню, как мы все прощались и плакали: мама, бабушка и дедушка целовали меня и братика… Прощались навсегда…
Немцы велели лечь людям по бокам дорожки, ведущей к школе, так, чтобы голова была у самой дорожки, чтобы им проще было расстреливать. С двух сторон — пулеметы. Это для тех, кто побежит. Кругом полицаи, немцы. Мама двумя руками прижимала лицом к земле семилетнюю Нину и ее братика. Позже, когда кошмар закончился, Нина спросила: «Зачем прижимала?» А в ответ: «Дзеткi, каб вы не бачылi, як людзi мучыцца будуць».
— Помню, как мое сердечко замирало. Ужас и страх! — говорит Нина Алексеевна. — С девяти утра мы лежали до обеда… А в обед партизаны открыли огонь. Немцы схватили двух заложников из деревенских и ускакали на лошадях. Все произошло быстро. Нас освободили. Не успели сжечь и людей в школе.
В тот день, когда всех согнали к школе, к Кравцовым пришла жена командира партизанского отряда, она предупредила, что деревня оцеплена фашистами. Спряталась в Кравцовской хате в подполье за доской в дальнем углу, где хранили картошку, доску ту ставили, чтобы картошка не осыпалась. Немцы в хате светили в подпол зеркалами: есть там кто или нет? Женщину не заметили. Но на две недели от страха у нее пропал голос.
«Хачу паглядзець на птушку!»
Нина Алексеевна помнит, как в сентябре 43‑го стояло бабье лето. Яркое было солнце. Взрослые копали картошку. А детвора рядом с хатой Василия Веревкина на старом пне пекла картошку.
— Ох, и вкусно было! Мы поджигали пень, он долго тлел, картошка получалась изумительной, — делится детскими секретами печеной картошки пенсионерка. — Так вкусно на плите и даже на костре не приготовишь!
Вдруг налетел немецкий самолет. Прошел над деревней, развернулся, сделал второй круг до леса. На третьем круге стал сбрасывать бомбы. Три бомбы полетели к хате Кравцовых, две угодили в сарай, одна упала в десяти метрах от хаты. Окна и двери повылетали. Счастье, что хата не загорелась. Все побежали в лес. Самолет сверху косил очередями. Нина спряталась с трехлетним братиком под пушистую елочку. А глупый Витя не хотел сидеть на месте и все рвался подняться: «Хачу паглядзець на птушку!». Это он про самолет. Вырвался, буквально в метре от братика просвистела пуля, благо, Нина за руку рванула малыша снова под елку. Долго еще дети прятались в лесу. А мама, вернувшаяся с хуторского огорода, металась: «Не бачылi маiх дзяцей?». Позже мама в лесу нашла их.
А в деревне раздавались взрывы. Оказывается, брат Нининой мамы, Иван Алексеенко, хранил в своей хате для партизан патроны от миномета. Когда дом загорелся, патроны и стали взрываться. Деревенские сидели в лесу несколько часов, боялись возвращаться. Потом мама взяла на плечи Витю и пошла домой. Пугливая Нина наотрез отказалась идти, осталась с другими деревенскими в лесу.
Молитва на пепелище
Когда позже пришла в деревню, ее не узнала. Деревня горела. Люди сидели на бревнах от недостроенных бань, сараев, ведь деревню недавно переселили с хуторов, все плакали. Снова прилетел самолет, сбрасывал зажигательные бомбы. Опять все бежали в лес. Издалека видели, что хаты уже догорали. Жуткое это было зрелище. Дольше всего горели-тлели нижние дубовые венцы, которые ставили, чтобы хаты не гнили от земли. Люди стояли на коленях, читали «Отче наш…».
Нина Алексеевна помнит, что от тех жутких картин ее маленький братик стал бредить. Переночевали тогда в гумне, а утром ушли в лес. Жили в шалашах. Зимовали на снегу, на еловом лапнике.
Помнит Нина Алексеевна на себе байковый платок, рваное пальто, лапти. Под пальто ноги голые, не было никаких штанов. Так и ложилась на еловые веточки в мороз. На простуду и сопли тогда никто не обращал внимания. Рукав пальто был как лакированный от соплей. О носовых платках речи не было. Не было мыла, спичек… У всех был конъюнктивит. Красные воспаленные глаза промывали мочой, по утрам от гноя глаза не открывались.
— Как тогда выжили? — удивляется пенсионерка. — А сейчас как? Ложусь в белоснежную постель, дом с отоплением. А гриппов боимся.
Некоторые детки рождались во время войны. Лариса Новичкова родилась в 41‑м. Ее мама с грудничком на руках пряталась во время облав на болотах. Малышка кричала криком. Люди маме говорили: «Заткни ей рот, чтобы немцы нас не услышали…».
В той части деревни, что прилегала к лесу, до войны было 33 хаты. А уцелело только четыре.
— Нам повезло. Наша хата — одна из этих четырех. Жили в ней битком вместе с соседями. Кому места не хватило, ютились в банях, шалашах, землянках.
Весь 44‑й год в основном подростки и молодежь провели в лесу. Прятались, чтобы не угнали в Германию или рыть окопы. Пятнадцатилетнюю Анастасию Кравцову угнали рыть окопы под Рогачев. Двоюродного брата Нины, Володю Малаховского, так избили, что он остался совсем больным, рано умер. Угнали во время облавы в Германию Ивана Кравцова, Ивана и Соню Малаховских бросили в могилевскую тюрьму. Говорили, что они в окно тюрьмы успели передать весточку о себе, позже их там расстреляли. Двух деревенских женщин изнасиловали.
А в феврале 44‑го был такой случай:
— В хате были я, бабушка, дедушка и братик. Как немцев во дворе услышали, мама сразу спряталась в подпол, чтобы в Германию не угнали. Зашел молоденький офицер в красивой форме. Я очень за маму боялась. От ужаса рванула к офицеру, стала левый сапог его целовать: дядечка, не убивай нас! Немец меня оттолкнул и вышел. В тот день никто из немцев к нам больше не зашел.
По стеклянному насту
В марте 44‑го на рассвете в деревне появились два танка. Всех людей из бань, землянок и четырех сохранившихся хат погнали. Спереди колонны — танк, и сзади — танк, а по бокам — автоматчики. Гнали мимо леса на Бересневку. Довели под конвоем до Боровицы, вывели на шоссе.
Мама и говорит: немцы не очень смотрят на толпу, давайте спрячемся за ограждение от снега рядом с шоссе. Там были заграждения из еловых веток. Попытались там спрятаться. Но офицер увидел и подошел. Мы умоляли его не стрелять, он выстрелил вверх: идите со всеми!
В деревне Выжары поздно вечером всех загнали в гумно. Кто просто лежал на ледяном глиняном полу, кому достался клочок соломы. Нина, мама и братик лежали на голом полу. Витенька совсем стал замерзать. Тогда мама взяла его на руки и вышла к костру с немцами перед воротами. Просила и умоляла: ребенок коченеет, разрешите ему у костра согреться. Немец был не против. А полицай ударил шомполом: иди обратно. Мама заплакала и вернулась.
В ту ночь, оказывается, партизаны разгромили жандармерию в Кировске. Немцам было уже не до людей. Сказали: идите сами в деревню Алу. А люди рассудили, что надо идти к партизанам на Новый Городец. Придумали конспирацию. Вся деревня, человек 60, шла по снегу след в след. Чтобы немцам было не понять, сколько человек по тропинке прошли.
— Это был март, снег днем подтаивал, а ночью подмерзал настом, делался как стекло, — не забыть тот острый снег Нине Алексеевне. — У меня, семилетней, ножки были маленькие. А ступала в глубокий след. При моем детском росте было очень больно шагать по стеклянному насту, протоптанному взрослыми. Когда пришли в Городец, оказалось, что выше лаптей, в области колена и над коленом вся кожа была срезана настом…
Там, в Новом Городце, вместе с партизанами провели две недели. Мама Нины вместе с другими женщинами и партизанами уходила добывать еду. Приносили пшеницу, как-то пригнали и зарезали лошадь. Выживали, как могли. Потом через Коршуновку решили возвращаться в свою деревню, попали в облаву, отсиживались в болотах, поблизости строчил миномет. Куда деться? Ночевали на снегу в шалаше из лапника, сооруженном над костром. Ложились на снег и накрывались ветками. Перешли шоссе Бобруйск — Могилев в районе Скачка и вернулись в свою деревню. А там… Новые сожженные хаты и косточки сгоревших в них. Сгорели в своей хуторской хате (до войны не успели переселиться в деревню) пожилые Варвара и Иван Веревкины.
Красная Армия пришла!
В июне 44‑го деревенские окучивали картошку на прежних хуторских участках. Но по вечерам возвращались в деревню, садились на траву, все ждали прихода Красной Армии. В последние дни июня, начиная с 27‑го, особенно много советских самолетов летело на Бобруйск. Шли клином. С грохотом. Было страшно. Деревня снова ушла в лес, ночевали на кочках с ольхой ночь с 27 на 28 июня. А 28 утром услышали бой на хуторе Клюшниковых и Строковых. Пули долетали и в лес. После обеда послышались из деревни крики: «Красная Армия пришла!». Никто не верил. Ведь немцы и раньше такое делали, кричали, люди выходили, а их расстреливали. Змитер Малаховский залез на высокое дерево, пытался рассмотреть: кто в деревне? Там видел много солдат, а немцы или русские, не понять… Тогда Змитер сказал: «Пойду на деревню, если меня расстреляют, то вы моих двух деток присмотрите… Я никого не выдам». Ушел. А вскоре стал всех звать по имени, мол, выходите, Красная Армия пришла, все свободны!
В деревне все целовались с красноармейцами, их обнимали. Шестилетний Ванька Котов в каком-то солдатике признал почему-то отца, целовал его, все кричал: «Папашка, родненький, как я тебя люблю!».
— Ванька в своей ошибке был счастлив. А у меня было большое детское разочарование, — говорит моя собеседница. — В свои семь лет я была уверена, что в Красной Армии все солдаты должны носить красивую красную одежду. А они были в старых застиранных полинявших гимнастерках…
Командир после боя приказал подбирать раненых, помогали солдатам деревенские девчата, хоронили убитых. Когда шли за убитыми, возле леса опять был бой. Раненых разместили в хатах, были раненые и в хате у Нининого деда Филиппа Сергеевича Алексеенко. Нина видела, как не хватало бинтов. В ход шли постилки и рушники, их резали на бинты, кипятили с золой… Неподалеку гремел фронт. Были слышны бои под Бобруйском, над городом полыхало огромное зарево… Так продолжалось три дня. Это шло освобождение.
Галина ЧИРУК
Фото автора и из открытых интернет-источников
