25 июня известному бобруйскому живописцу, члену Белорусского союза художников Семену Абрамову исполняется 89 лет. Есть что вспомнить. Но чтоб поговорить с именинником, пришлось подождать, пока он… доварит суп. Точнее, супы, сразу разных видов.
– День варю – потом три недели едим, банки достаем разогреваем, – улыбается Семен Тихонович. – Сам ем, сын Тихон берет, претензий не предъявляет. У меня опыт большой – полжизни живу один, на женщин уже не рассчитываю. Да и по статистике лучшие повара – мужчины. Сейчас в двух холодильниках у меня пятьдесят банок.
Родился Семен Абрамов в 1936 году в Слободе Гжатского района Смоленской области.
– За 18 километров от родины Гагарина, – уточняет художник. – Я его не застал, но встречался с его родителями, писал их портрет и портрет его племянницы Тамары, бывшей руководительницы, а после консультанта его музея в бывшем Гжатске, а теперь Гагарине. И сейчас в Гагарине живут два моих племянника.
Впрочем, и за фразой «родился Семен» стоит целая история. Никто и не предполагал, что родится Семен.
– Вся семья хотела назвать меня Сашей, – объясняет Семен Тихонович. – Церковь тогда была закрыта, крестили на дому, позвали алтарницу. А она открыла святцы не на той странице, и там было только одно имя – Семен. Так и окрестила. Через день приходит – ой, я ошиблась! А на мой день, 25 июня, было два имени – как раз Александр и Владимир. Ну, мать сказала: перекрещивать нельзя. Так и остался официально Семеном. Хотя после мамы оставшаяся за старшую сестра Зоя (официально Софья) называла меня Шуриком, в детдоме я был Шуриком, даже в комсомольском билете – Александром. Так всю жизнь у меня два имени – Александр и Семен.
– Я девятый в семье, – продолжает Семен-Александр Абрамов. – Не был бы последним, если б отца в 38-м не репрессировали, обвинив в участии в несуществующей «троцкистской организации». Ее руководителем НКВД придумало местного учителя, а еще троих, в том числе отца, записали в участники. И всех расстреляли.
А отец Тихон в молодости воевал в Первой мировой, попал в немецкий плен. Тогда плен не был таким жестоким, он работал в Германии у бауэра. У него случился роман с немкой, и родился сын, назвали Федором. В 20-м всех пленных вернули назад, немка с сыном осталась, а Тихон вернулся на родину, началась наша семья. И когда в 41-м немцы пришли в Слободу, мы грустно шутили: «Может, и наш Федька тут?»
Вторую мировую семья Абрамовых – мать с девятью детьми – прожила в оккупации, даже побывала в лагерях.
– Как-то в историческом музее сотрудница сказала мне: «Да что вы можете помнить, ребенком были!» А я говорю: память человека формируется к семи годам. И на мои семь лет пришлись самые трагические страницы жизни, – рассказывает Семен Тихонович. – Нашу деревню заняли немцы. В домах жили офицеры, а солдаты – в землянках, которые рыли пленные советские воины. Приходилось видеть печальные картины сдачи в плен до сотни солдат... Сталин думал только наступлениями, и генерал Конев (с 12 сентября 1941 г. четвертый по счету командующий Западным фронтом – прим. авт.), не сумев организовать многослойную оборону, в октябре со всей огромной группировкой, до миллиона человек, попал в окружение. Прорывались из него солдаты по национальному признаку: украинцы – в сторону Украины, москвичи – на восток. Многие попадали в плен. У нас немцы расстреляли двух пленных – один стащил у немцев буханку хлеба, они не стали разбираться, кто это сделал, и расстреляли обоих. Но, с другой стороны, сестра Зоя и еще одна девочка заболели тифом – и их вылечил немецкий врач.
А в 1943-м семья Абрамовых попала в Беларусь, в Белыничский район и в Могилев. Их с группой односельчан, 60 человек, немцы депортировали.
– Разрешили взять две коровы, мы их запрягли вместо лошадей – вспоминает собеседник. – На сани посадили только двух малых детей – меня и сына старосты. Остальные шли пешком, и младшая из сестер, Анна, меня потом этим попрекала. Коров доили, часть молока забирали немцы, остальное давали матерям с малыми детьми. В Беларуси мы останавливались в деревнях, когда спаленных, когда пустых, в подполе находили картошку. А потом нас отправили в концлагерь в Могилев. Там мы пережили бомбежку, после которой появилось новое кладбище. Лагерь был около железной дороги, после бомбежки эшелонов из цистерны мазут вытек в воронку и застыл – мальчишки по нему бегали, рискуя быть засосанными.
А потом семья поездом приехала в Латвию, в Резекне – отправили в другой концлагерь. Когда в Резекне много узников стали умирать, их распределили по хуторам, по одному человеку на хутор – 8-летнего Семена вместе с мамой.
– Мы с мамой жили на хуторе Граулитис, хозяина звали Альфред Рипа – рассказывает Семен Абрамов – Я пас коров с маленькой собачонкой, мама тоже смотрела за живностью. Перед приходом советских войск их сын ушел в партизаны, а дом заняли немцы, мы вместе с хозяином и его женой жили в палатке около скотного двора на холме...
Наступление Красной армии началось с артподготовки, один из снарядов попал совсем рядом с палаткой, и мы побежали с холма к дому. Спрятались в блиндаже, который оставили немцы. Когда стихло, увидели, что у дома уже ходят солдаты в телогрейках, и пошли туда. Я, за мной мама с коровой. И тут начали стрелять немцы – в одном из соседних хуторов стояло их дальнобойное орудие. Я услышал свист, и меня взрывной волной кинуло в траншею, я потерял сознание. Когда очнулся, уже пришли сестра Зоя и брат Иван из соседних хуторов. А где мама? Хозяин (его жену тоже ранило в голову) сказал, что увезли в лазарет. Сестра договорилась с армейским водителем, проехала по ближайшим, не нашла. Брат решил проверить дорогу, по которой мы шли под обстрелом – одна из воронок оказалась засыпана землей и ветками, хозяин не хотел давать лопату. Там мы нашли маму…
Семен Тихонович рассказывает об этом уже сквозь слезы:
– Ей оторвало ногу по колено, но нога была кое-как перевязана, значит, она была сначала в сознании. Сестра привела армейскую санитарку, и на спине еще нашли рану, как от штыка или кинжала… Решили, что убил хозяин, чтоб не рассказала «советам», что сын в «лесных братьях». Хозяина арестовали, но через неделю выпустили. А маму мы похоронили в административном центре волости, в Марциене. Потом мы приезжали туда, чтоб поставить нормальный памятник. И в 2019-м я проехал по тем местам с представителями местной власти. На Граулитисе уже жила еврейская семья. И была такая же собачка, как та, с которой я пас коров. Из всех гостей она подбежала ко мне…
А весной 45-го мы еще втроем пожили на другом хуторе, том самом, откуда стреляло дальнобойное орудие. У хозяина было восемь детей, остался только один сын Улис, самый младший и слабый, мой ровесник, мы с ним коров пасли. Хозяин предлагал нас усыновить. В 19-м я был и на том хуторе – никого не было, увидел только трактор «Беларусь», с Улисом мы так и не встретились.
А тогда мы уехали в Горький, в апреле 45-го, приезжал вербовщик с ткацкой фабрики, и Зоя с Иваном решили уехать. Добирались поездами 18 суток – все было забито войсковыми эшелонами.
В Горьком Зоя выучилась на продавщицу, Иван – на водителя, а девятилетний Семен попал сначала в детский сад, а в сентябре в первый раз пошел в школу. И в детский дом. Руководила им Вера Павловна Водина, а среди воспитателей оказался… брат Петр.
– Его депортировали из Слободы раньше нас, он был в концлагере в Рогачеве, сбежал, жил в одной из деревень, потом пошел в армию, после войны остался служить в Дрездене. В 49-м списался с родиной, узнал, что мы в Горьком, демобилизовался и приехал к нам.
– Я начал рисовать, глядя на брата Петра, – говорит Семен Тихонович. – Он мечтал стать художником, но стал учителем русского языка и литературы, потом все же добавил и рисование. Еще до войны он нарисовал портрет Пушкина – он висел в доме, потом один немец пририсовал ему усы и бороду. А я, кстати, видел Дрезденскую галерею – в Москве, перед тем как ее вернули в Германию.
В 1952-м Шурик-Семен начал посещать кружок изобразительного искусства в Доме культуры, говорит, что преподаватель Мюллер видел в нем «божью искру». Несколько месяцев посещал и взрослую изостудию. Его детский дом расформировали, Семена перевели в другой, специализированный детский дом музыкально-художественного воспитания, им руководила Нина Федоровна Антонова. Таких детских домов в СССР было всего пять, и Дрезденскую галерею Семен увидел на их слете-конкурсе в Москве.
– Из нашего ДДМХВ вышло минимум 15 членов Союза художников, заслуженные артисты. Преподаватели музыки, директора школ. А некоторые стали известными конструкторами, хирургами.
Продолжая жить в этом детдоме, Семен Абрамов поступил в Горьковское художественное училище. Окончил его вместе с Вячеславом Кубаревым, будущим художником «Беларусьфильма». А потом в этом училище будет учиться и Абрамов-младший, сын Тихон.
После училища Семен преподавал рисование в Сибири, в школах Тувы. Говорит, за это время понял, что не хочет быть преподавателем. Одновременно был спортсменом-штангистом, в мае 58-го стал чемпионом Тувы, выполнил норму мастера спорта в жиме – 100 кг (когда мировой рекорд был 105 кг). А потом Семена забрали в армию, и в октябре 1958-го он оказался в Бобруйской крепости. Где крепкого парня записали в сержантскую школу, но затаскали по спортивным первенствам гарнизона, города, округа…
– Я был чемпионом 5-й танковой армии по тяжелой атлетике, – гордится художник. – А чемпионом Могилевской области стал 12 апреля 1961 года. В редкие появления в части меня хватали под руки и тащили в клуб рисовать. И когда я вернулся со всех соревнований, мои сослуживцы по сержантской школе уже нацепили лычки, а я так и остался рядовым.
Женился Семен Абрамов на подруге по художественному училищу Вере, которая приехала за ним в Бобруйск. И остались тут. Семен показал свои работы директору художественного фонда в Минске, и тот принял его на работу в бобруйские производственно-художественные мастерские со словами: «Надо брать, а то там таких нет» (некоторые работники вообще не имели художественного образования).
К сожалению, супруга рано умерла, ей не было и 42 лет. Семен остался с дочкой Татьяной и сыном Тихоном.
– Я по жизни двоечник. Два концлагеря, два детдома, раннее вдовство с двумя детьми… Разве что второй раз не женился, – то ли шутит, то ли всерьез резюмирует собеседник.
В Бобруйске Семен Абрамов активно занялся общественно-художественной деятельностью. Вывозил молодых художников на этюды, мечтал создать городскую организацию Союза художников и создал ее – единственную в необластном городе Беларуси. В 1983-89-х руководил и областной организацией БСХ – единственный случай, когда председатель жил не в областном центре.
– Когда я в Бобруйск приехал, тут не было ни художественного музея, ни выставочных залов, – вспоминает именинник. – Выставлялись в вестибюле Дома офицеров, в театре. Я поставил задачу создать выставочный зал – 30 ноября 76-го он открылся на Социалке. И 13 лет заведовал им на общественных началах – был и искусствоведом, и грузчиком. Моя дочь Татьяна – тоже художница, окончила Минскую школу имени Ахремчика, вышла замуж за француза и сейчас живет на родине Наполеона, на Корсике: городок Картэ, 6 тысяч жителей – и художественный музей в три этажа…
Работы Семена Абрамова, в том числе витражи и мозаики, украшают Бобруйск и Рогачев, картины находятся в 13 музеях Беларуси и России, в частных коллекциях Великобритании, Франции, Германии, Польши, Болгарии, США, Австралии. В июле 2026-го на 90-летие художника персональная выставка состоится в Национальном художественном музее.
– Мы с Тихоном отсняли около ста работ, пошлем в музей, а сколько возьмут, пока не знаем, – говорит собеседник. – Теперь готовлю макет альбома с воспоминаниями.
– Я прожил жизнь жизнь без родителей, никто надо мной не стоял. Но Всевышний послал мне такой рассудок, что я впитывал все полезное. Не курил, выпивал только по редким праздникам. Сейчас придерживаюсь раздельного питания. Отчего люди рано умирают? – рассуждает Семен Абрамов. – Небесная канцелярия посылает крупные неприятности и даже смерть только за нераскаянные грехи. Это для всех религий так, везде есть покаяние. А жизнь дольше 85-ти – это подарок за относительно праведную жизнь. Моя жизнь прожита, остались «дажынкі». Хотелось бы дожить до выставки в Национальном музее, но она состоится в любом случае. Приглашаю!
Денис НОСОВ. Фото из архива героя
