Когда человек вспоминает о прошлом, это может быть обычным рассказом. А может вдруг превратиться в жизнь – когда ты ощущаешь себя в центре давно прошедших событий, замечаешь мельчайшие подробности и переживаешь давно случившееся так, словно происходит все это сейчас.
Так для меня звучат эти воспоминания о войне.
Немцы окружили наши партизанские землянки! Как мне ни было плохо (у меня был тяжелейший тиф), я помню все — и лица людей, собравшихся плотным кольцом вокруг меня и мамы, и пулеметы, которые на нас наставили. Вот-вот выстрелят! А мама пытается уговорить людей в синей форме… Она объясняет им, что я умираю, что она и так меня скоро закопает в землю… Просит их поступить по-человечески, не стрелять в больного ребенка… Один из немцев решил потрогать мой лоб. Он подошел ко мне! Он протянул руку к моему лицу! И как за голову мою взялся — так я и сознание потеряла от страха.
* * *
Надежда Акуловна Пархимчик стала партизанкой в глушанских лесах, когда ей исполнилось пятнадцать. Ушли в лес из родной деревни Римовцы в самом начале войны всей семьей: с мамой Феодорой и братом — 18-летним Сергеем. Отец семейства умер задолго до этого.
Партизанская жизнь запомнилась девушке как один долгий трудный день…
— Моя задача была — наготовить столько еды, чтобы накормить отделение в шестнадцать человек. Весь день в готовке и проходил: то дрова поруби, то воду принеси, а вот уже и бойцы с задания вернулись — корми. Оставшееся время (которого и так было очень мало) нужно смотреть за больными и ранеными. Каждые сутки похожи на предыдущие. Сейчас все уже слилось в одно — моя собеседница смотрит мне в глаза серьезно и грустно, а еще чуть-чуть устало, ведь ей не впервой возвращаться в мыслях в то трудное время.
Она не любит вспоминать войну. И я стараюсь не задавать вопросов. В ее низенькой старой хатке между нами наступила тишина…
Женщина показывает мне фотографии в толстых деревянных рамах — ее матери, мужа… С удовольствием достала на просмотр свои военные медали и вдруг… не смогла сдержать эмоций.
* * *
— Все мамины братья, все трое! — погибли. Их дети, мои двоюродные братья, погибли тоже, кроме одного, который вернулся инвалидом. Мой Сергей — родненький брат — тоже не пришел. Погиб в самом конце… Не дотянул…
Я сама выжила чудом. Удивляюсь, как сумела тогда мама уговорить немцев не убивать нас… Я видела однажды, как фашист, заметив беспомощное дитя, облил его керосином и поджег. Мне повезло, что тогда нас не тронули. Но, отпустив, они обещали вернуться на следующий день. Видели, наверное, что уйти мы все равно не сможем…
Из соседнего партизанского отряда (метров пятьсот от нас) пришел мужчина. У них тоже в отряде были тифозные, которые не смогли убежать, — человек двадцать. Он единственный из них, который мог ходить. Мама рассказала ему, что завтра сюда придут немцы. Он все плакал над нами, плакал… Но помочь не мог. Он сам был слаб от болезни и не сдвинул бы меня с места. Вечером он вернулся к своим.
Помню, лежим мы вдвоем с мамой, ждем самого ужасного… А немцы не пришли! Потом оказалось, что их разбили, причем наши же партизаны! Когда мы смогли выбраться из леса, я видела их тела: кто на кусте лежал, кто под кустом…
Но мои беды тогда еще не закончились, болезнь-то прогрессировала. Если в нормальных условиях тиф можно вылечить в течение нескольких недель, то я болела им три месяца. Я так ослабла! Не было лекарств, а еще, можно сказать, не было и воды… Знаете, что партизаны пили? Болотную воду. Это когда находишь самое влажное место в трясине, наступаешь туда ногой, и в протиснутый след сбегается вода — такая коричневая вонючая жижа…
Когда я смогла вставать, начал пробиваться молоденький щавель. Я ползала на коленях, рвала его и ела… Этим и жила.
Потом наш Сергей узнал, где мы находимся: стал присылать еду, а после и вовсе забрал обратно в отряд. Шел уже тогда сорок четвертый… Пока я выздоравливала — и война закончилась.
Сергей тогда сказал нам с мамой: «Возвращайтесь в нашу хату. Какая бы ни была разрушенная, но своя!» Мы его послушались… Рано он взрослым стал, что поделать — война!
Вернулись, а мужчин в деревне не осталось. Как мы ни пытались дом подправить, у нас не получилось. Пришлось переселиться в соседний — как раз в этот, где мы сейчас находимся.
Но теперь и этот дом рассыпается, хозяина-то нет. Вот та стена гнилая, вот эта тоже в любой момент может разрушиться, а о печке даже вспоминать не хочу! Мне предлагали переселение… Но я помню завет брата: в той деревне, где родилась, там и умирать.
К зиме нужно будет дров купить. А еще привезти надо, поколоть… мне же уже 84 года…
* * *
С 1958 года Мария Акуловна живет одна. Но в гости — повидаться и помочь по-хозяйству — часто приезжают дети. У пенсионерки две дочери, внук, подрастают четыре правнука. Вот и за день до нашего приезда дочери навестили мать, убрали дом, навели порядок…
— Думаю, для этого я и выжила, — улыбается Мария Акуловна. — Для того, чтобы дети росли. Чтобы были счастливы.
Анастасия ТРУШНИКОВА
Фото Федора ПРОКОПОВА
