До сих пор перед глазами эта заметка на одной из внутренних страниц газеты «Известия». Набранный мелким шрифтом текст, притаившийся где-то внизу страницы, сообщает читателям популярной советской газеты «о нештатной ситуации, имевшей место на одном из энергоблоков Чернобыльской атомной электростанции».
Именно с этих слов и началась история события, которое мы вспоминаем сегодня. Это потом будут отселенные деревни и заброшенные поля, сводки о состоянии гамма-фона и много-много новых слов, пополнивших наш лексикон. «Цезий», «стронций», «полураспад» и, конечно, «радиация». А еще тысячи судеб, сломанных после той апрельской ночи.
Герои этого материала не тушили пожар на четвертом энергоблоке ЧАЭС и не строили саркофаг над взорванным реактором. Государство поручило им спасать жизни людей, волею судеб оказавшихся рядом с Чернобылем. И с этой задачей они с честью справились. …А после вернулись к своему привычному делу — охране законности и правопорядка в нашем городе. На разных должностях и направлениях трудились мои собеседники, сегодняшние ветераны Бобруйского отдела Департамента охраны.
Кодекс зоны отчуждения
Леонид Михайлович Лахмыткин по своей тогдашней работе, казалось, был совсем далек от чернобыльской темы. В 1986‑м он — оперуполномоченный ОБХСС. Старшее поколение хорошо помнит, что скрывается за этой аббревиатурой. Гроза несунов, взяточников, нечистых на руку завмагов и товароведов, «О»тдел по «Б»орьбе с «Х»ищениями «С»оциалистической «С»обственности одним из первых встал на защиту населения республики от последствий самого громкого техногенного происшествия ХХ века.
— Прежде всего мы были сотрудниками милиции и только потом — борцами с расхитителями. Поэтому когда возник вопрос, кому ехать «туда», долго думать не пришлось. В Хойницкий район мы прибыли в середине мая 1986‑го. Первую неделю пришлось провести в полевых условиях… на животноводческой ферме. Коров успели вывезти, а люди в окрестных деревнях еще оставались. Пустовали только населенные пункты, вплотную примыкающие к Чернобыльской АЭС.
Жителей было много. С собой брали только документы и личные вещи. Прежде чем погрузиться на машины, надо было сдать весь скот. Люди помоложе сами приводили коров, свиней. Бабушки не могли самостоятельно сдать своих питомцев. Приходилось помогать. Часть скота разбрелась по окрестным лесам. Ловить не было смысла. Так животные и бегали, периодически подбираясь к деревням, где когда-то жили люди. Зверь одичал настолько, что утратил привычный облик. Свиньи стали похожи на львов: рыло здоровое, а туловище худое. Кормить-то было некому. Жуткое зрелище.
Специальных поселков для переселенцев тогда еще не было. Поэтому людей перевозили порой в соседние села и ближайшие райцентры. На вопрос местных, надолго ли, мы отвечали: «На месяц-два». Мы не обманывали никого. Просто сами толком не знали, на сколько все это затянется.
Правила поведения в зоне нам очертили четко: рыбу не ловить, ягоды не собирать. Старались соблюдать, хотя, признаюсь, это было нелегко. Рядом Припять буквально кишела рыбой, густые леса. Удочки, конечно, забрасывали, но есть не ели.
Многие из переселенцев потом пытались вернуться в свои дома. Не жить — забрать что-то из вещей. Это была самая большая проблема для нас. С одной стороны — ясно, что все заражено и представляет опасность, а с другой — понимаешь, что это личное имущество граждан. Очень тяжело было смотреть на все это. Еще тяжелее — убедить людей ничего не трогать. Иногда мы сдавались и разрешали. Хорошо, об этом начальство не прознало…
Согласился бы я поехать туда, зная, какую опасность представляет радиация? Конечно, согласился бы. Нам, можно сказать, еще повезло. Были и те, кто работал на самом реакторе и в непосредственной близости от него. Этих ребят давно нет в живых. Но что делать? Да, обидно, что государство поснимало льготы и даже в санаторий «Белая Русь», деньги на строительство которого мы собирали, сейчас уже не съездишь, но… Одно дело, как к тебе относится государство, и совсем другое — как ты сам относишься к своим согражданам.
«Было жутко от воя собак и волков»
Свою милицейскую карьеру я начал в октябре 1985 года. О случившейся трагедии узнал, будучи курсантом первоначальной подготовки в учебном центре в г. Минске (его тогда называли «Сатурн»). Что именно тогда произошло, нам никто официально сказать не мог, все было на уровне слухов. Весь масштаб беды я смог осознать только когда в составе сводного отряда милиции УВД Могилевского облисполкома нес службу по охране 30-километровой зоны отчуждения.
Поехать в командировку я, милиционер 3-го взвода вневедомственной охраны отдельного объединенного дивизиона милиции при УВД Бобруйского горисполкома, вызвался сам. 15 августа 1986 года нас, сотрудников сводного отряда, собрали в актовом зале УВД Могилевского облисполкома. Перед нами выступило руководство УВД и объяснило всю важность предстоящей командировки. Затем, получив на складе подменное форменное обмундирование для несения службы в радиоактивной зоне, на автобусе мы отправились в городской поселок Наровля, для замены расположенного там сводного отряда. Но долго квартировать в Наровле не пришлось. Недели через две нас перевели в другой населенный пункт – деревню Тешково, поближе к месту несения службы. Поселились мы в местной школе. Здесь пришлось обустраиваться заново: налаживать связь между штабом отряда, КПП, постами и маршрутами, ремонтировать баню и столовую, переоборудовать спортивный зал под казарму.
Рядовой и младший начальствующий состав сводного отряда нес службу по 12 часов в составе двух человек на КПП или пешем патруле в выселенном населенном пункте. Непривычно было смотреть на дома с заколоченными окнами и дверями, на технику, брошенную во дворах. По ночам становилось жутко от воя волков и одичалых собак, ведь оружие сержантскому составу не было положено. Поэтому и вздрагивали от любого постороннего шума.
Что мне показалось необычным? Еще при въезде в Наровлю непривычно было видеть, как пожарные водой поливают заборы и крыши домов, как по лесным дорогам, а то и в выселенных деревнях, совершенно свободно ходили дикие кабаны, волки, лисы.
По прошествии 30 с лишним лет я нисколько не жалею о той командировке. Тогда мы сохранили 30-километровую зону вокруг Чернобыльской АЭС от мародеров и других нечистых на руку людей. А значит, внесли личный вклад в ликвидацию последствий одной из самых страшных катастроф ХХ века.
Командировка с продолжением
Анатолий Григорьевич Морозов об аварии на ЧАЭС узнал 2 мая. А накануне весь день с семьей провел в лесу, на солнце.
— Со свободным временем тогда было напряженно: служба. На тот момент командовал объединенным дивизионом милиции в составе трех взводов. Поэтому решил использовать выходной по максимуму. Как сейчас помню, первый майский денек выдался безоблачным и жарким.
Сначала даже не придал значения этой новости. Мало ли что происходит в мире. Но уже 15 мая нас вызвали в Могилев. Построили и объявили: формируется сводный отряд от области, и уже завтра, 16‑го, необходимо выезжать на охрану общественного порядка в южные районы Гомельской области, чтобы помочь организовать отъезд жителей зараженных районов. Тогда я впервые услышал это выражение — «зона отчуждения». Обещали, что командировка продлится десять дней. Но 25‑го приехал начальник политотдела и «попросил» задержаться еще на столько же. Спустя еще десять дней «просьбу» повторили. В итоге получился месяц.
Приехали в Хойники. Там был городской штаб по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Там же вкратце обрисовали «боевую задачу»: расставить мобильные посты в 30‑километровой зоне. Разместили нас в школе. Детей к тому времени уже успели вывезти.
Выполнение задачи началось с казуса: при знакомстве с местностью немного потерялись. Едем и видим: названия населенных пунктов написаны по-украински. Оказалось, «вторглись», как бы сейчас сказали, на территорию сопредельного государства. Хотя тогда и УССР, и БССР были частью одной большой страны.
А из зоны наибольшего заражения уже вовсю шла эвакуация. От нас требовалось обеспечить порядок при ее проведении и не допустить мародерства. Очень хорошо помню реакцию местных жителей: полная растерянность. Мы им пытались объяснить, что это все на время, что потом можно вернуться, но по глазам было видно: это навсегда! А народ там был зажиточный по тем временам. Люди жили охотой, рыболовством. Соответственно, оружие водилось. Все это тоже надо было учитывать. Эвакуировали только людей. Домашний скот, птица, кошки-собаки — все остались на месте. Животные еще долго бродили в поисках хозяев, заглядывая в окна пустых домов. Особенно лошади.
Из средств индивидуальной защиты у нас были только респиратор и йодная таблетка по утрам. Вечером возвращаешься, сапоги обметешь метелкой да под водой сполоснешь. Вот и вся дезактивация с дегазацией. А ведь мы порой находились на расстоянии десяти километров от реактора. В хорошую погоду он отлично просматривался.
Двойной оклад и льготы — вот и все поощрение за командировку в зону. Но оклад мы потратили, а льготы отобрало государство. В 1995‑м убрали бесплатный проезд, потом лекарства, санаторий… После увольнения работал юристом в АТЭПе. Часто ездил в командировки в Москву. Там еще можно было по «чернобыльскому» удостоверению бесплатно пользоваться городским и пригородным транспортом. У нас к тому времени уже все давно отменили. Хорошо хоть часы, подаренные в одну из годовщин аварии, пока идут…
Местные говорили: «война»
Витольд Здиславович Леонович провел в зоне заражения самые жаркие дни 1986 года: с середины июля до середины августа. После знакомого Бобруйска, покой которого охранял в звании лейтенанта милиции, командировка в почти заповедные места могла показаться отдыхом от привычных дел.
— Заборы и колючая проволока к тому времени уже стояли. Нам оставалось лишь следить, чтобы никто не проникал за ограждения. Поселили нас в Наровле, в общежитии местного ПТУ. Смена длилась 12 часов. День работаешь, ночь отдыхаешь. Или наоборот. Хлопчатобумажный костюм и респиратор — вся наша защита. По уму, конечно, надо было ОЗК (общевойсковой защитный костюм) надевать. Но какой ОЗК при плюс 35! Городок Наровля тогда «гудел», напоминал один большой муравейник. Столько транспорта в одном месте я не припомню. Местные называли происходящее войной. То ли в шутку, то ли всерьез. Знаю даже, что пришлось расконсервировать технику, хранившуюся на случай боевых действий.
Кроме непосредственно охраны, я отвечал за всю милицейскую связь. Весь правый берег Припяти был в нашем распоряжении. Довляды, Надточаевка, Хатки, Майдан — названия этих деревень помню до сих пор. Хотя их самих уже давно нет.
Официально все эти населенные пункты считались отселенными. Но вы же понимаете: люди, прожившие по полвека на одном месте, не могут так просто взять и уехать. Многие возвращались. Сначала тайком, потом… К пожилым людям мы относились снисходительно. В тех же Хатках жила бабушка лет 80. Несколько раз ее эвакуировали, несколько раз она возвращалась в свой дом. А где одна жительница, там тут же появляются соседи. Очень сложно было психологически работать с местными жителями. В качестве компромисса разрешали им забрать из дома какие-то вещи, технику, но с условием, что они сюда больше не вернутся.
Но так можно было далеко не везде. Была, например, деревня Белые Сороки. Она в нескольких километрах от ЧАЭС. Ее жители были вынуждены оставить все: настолько высоким там был радиационный фон. Вот туда-то и ломились мародеры.
Последний раз с сослуживцами, находившимися в зоне, мы собирались на 20‑летие аварии, в апреле 2006‑го. Даже фотография есть, сделанная на ступеньках тогдашнего УВД на улице Гоголя. А потом еще высаживали кленовую аллею возле нынешнего управления на Минской, 130 и памятный камень поставили. За это время много ребят ушло. Когда бываю на Минской, 130, всегда прогуливаюсь по этой аллее. Деревья там совсем большими стали.
Вернулся из зоны — купил «Жигули»
Михаил Михайлович Скудный в 1986 году носил погоны прапорщика милиции, а в кармане — водительское удостоверение со всеми возможными категориями.
— В зону заражения поехал летом 1986 года, — вспоминает Михаил Михайлович. — Там была большая проблема с водителями грузовых машин и пассажирских автобусов. Специально никто не приказывал ехать, но четко дали понять: отказ повлечет за собой увольнение. А мне до пенсии оставались считанные годы.
Хойники, Брагин, Чешково, Наровля — так выглядел мой ежедневный маршрут. Поначалу возил милицейское руководство, а после — людей из зараженных деревень. А еще позже… землю. На особо зараженных участках срезали верхний слой грунта и свозили его в специальные могильники.
Тамошние деревни представляли собой огромные поселения с добротными домами. Возле каждого — сельхозтехника, а если еще и река рядом, то лодки с катерами. Запомнилось, что было много молодежи. Это сейчас в деревнях в основном пожилые остались, а тогда разный народ был. Люди очень не хотели уезжать. Многие просто боялись мародеров. И не без оснований. Сам несколько раз участвовал в задержании такого рода преступников. А потом еще сбежавшие зэки подтянулись. Эта территория их особенно привлекала: укрыться можно так, что долго искать будут.
В чернобыльской зоне пробыл ровно год. За время нахождения там мне заплатили 9200 рублей. Немалые деньги по тем временам. Вернулся и сразу купил новые «Жигули». Машина до сих пор на ходу, правда, кузов «устал», но это дело поправимое. Главное, чтобы мне здоровья хватало. В свое время были большие проблемы с желудком, но сейчас вроде все нормализовалось. Хотя кто знает: надолго ли?
Фото Виктора ШЕЙКИНА, из архива М. М. Скудного и интернет-источников
Статья от 26 апреля 2019 года