Дом Марии Антоновны Лаптевой мы искали долго. Улица Чапаева, на которой он расположен, некогда прямая, ныне несколько раз прерывается старыми и новыми застройками. Вконец заплутав, мы решили поинтересоваться у прохожих. Старушка в темном платке указала правильную дорогу и бросила вслед: «Вы к Лаптихе что ли? Ну, в добрый путь». «А меня в округе все знают, кого ни спроси, – отвечала уже Мария Антоновна. – Я тут живу с 1955 года».
Пробираться к калитке пришлось, обходя огромных размеров лужи и увязая в грязи. «А когда-то здесь был булыжник, – вспоминает Мария Антоновна. – Но после все выкорчевали, и вместо того, чтобы заасфальтировать, забросили, никому это не надо»...
Юность, которой не было
Родилась я в деревне Микуличи Бобруйского района. Однажды в 44-м году в апреле рано утром в деревню пришли немцы. Я услышала шум, голоса, подхватилась. Мама с братом успели схорониться. А меня с отцом и другими людьми немцы повезли в Бобруйск. На Форштадте лагерь был. Взрослых и детей разлучили. Отец и еще какой-то мужчина умудрились сбежать. Я осталась в лагере. Мы лежали на земле под деревянными навесами. По ночам холодно было. Спасал мой кожушок.
Не знаю, сколько прошло дней, пока нас, как скот, погнали на станцию «Березина», где погрузили в вагоны. Людей было битком. Кто сидел на полу, кто стоял, кто лежал. Уже в Польше всех выгнали на улицу, чтобы полить карболкой (дезинфицирующая жидкость). Это чтоб мы хворь всякую в Германию не везли. Стоим голенькие, стыдно, страшно… До сих пор в памяти эхом отдается: «Не для меня весна придет…» Пели двое: мужчина и женщина.
Точно своего года рождения я и сама не помню, но, судя по документам, выданным после войны, 16 лет мне тогда было. Такая деревенская девочка. Кажется, если б теперь так, я б утекла. А тогда куда, как? Я даже в городе не была ни разу!
Конечный пункт моей поездки – авиационный завод в маленьком городке под Берлином. С одной девушкой из Бобруйска нас по 12 часов в сутки заставляли таскать к печи какие-то детали. Голодали. За станок держались, чтобы не упасть. Представьте себе год такой жизни.
В 1945-м немцы ушли. С десяток человек нас осталось лежать на цементном полу. Молодые, изможденные, мы умирали. Выходили нас английские солдаты. Месяц откармливали в заводской столовой. Потом приехали русские. Меня и еще четверых девушек назначили официантками. Тогда же из Германии я отправила первое письмо родным с вестью, что жива. Вложила в конверт маленькое фото. На нем я улыбалась.
Мирная жизнь
Домой, к семье, я все-таки добралась. Закончила железнодорожные курсы в Жлобине и отработала 30 лет на железнодорожной станции «Бобруйск».
В 37 лет должность весовщицы пришлось сменить на товарного кассира. Несчастный случай на производстве из-за несоблюдения техники безопасности – и я в один миг потеряла 60 процентов профессиональной трудоспособности, заработав травму позвоночника. Но вторую группу инвалидности мне присвоили только после судебного разбирательства. Теперь неплохие деньги получаю. А на одну пенсию со всеми своими болячками, наверное, не прожила бы.
Любовь и смерть
Я одна уже 20 лет. С первым мужем разошлись быстро. Второго я любила. 27 лет вместе прожили. Он работал на станции «Березина». Возил меня по санаториям. Где я только ни была!
Но муж погиб в автокатастрофе. Три года назад умер сын. Эта смерть меня доконала.
Право на обиду
Недавно, в декабре, еще одна новость – отмена льгот! Обидно, когда приходишь в организацию, услугами которой привык пользоваться со скидкой, а тебе швыряют в лицо твое удостоверение узницы концлагеря (!), мол, недействительное. Да если б они знали, что я вынесла!
Не жалко этих 500 рублей за билет в автобусе. Я редко езжу. Только в поликлинику. Мне ходить трудно. Помню, зашла домой, и так горько мне стало, так невыносимо... Захотелось выговориться. А в «Коммерческом» меня не только выслушали, еще и статью написать приехали.
Я принадлежу к поколению, которое возрождало изувеченную войной Беларусь. Самому молодому из нас 70 лет, рабочий стаж – не менее 40 лет. У меня – 43 с «хвостиком» (железнодорожная станция – не последнее место работы). Сколько нас таких осталось в Беларуси? 100 тысяч? 90?.. Я – одна из последних свидетельниц страшной войны. Дело даже не столько в материальных, сколько в моральных издержках отмены льгот бывшим несовершеннолетним узникам фашизма.
Заря моей жизни была наполнена ужасом и унижением. Я выстояла. И не смейте думать, что это было просто! Когда я получала от немцев дойчмарки, люди в очереди шушукались: «Почему ей так много?» А я молчу: не знаю, почему. Но деньги беру, чтобы положить их в банк под проценты и справить внучке квартиру. У самой-то все накопленное после деноминации «сгорело». Того, что мне отдали на руки, не хватило даже на пульт к телевизору, добавлять пришлось…
Одна радость в жизни – старший сын, дочка да внуки. Только благодаря родным холодильник всегда полон продуктами, на ногах сейчас теплые тапки, а комнату согревает польская газовая печка. Весь дом (120 квадратных метров) ей не одолеть. Да мне и не надо. Перед Новым годом внук приходил. Завтра у меня день рождения. Тоже, надеюсь, заглянет кто-нибудь. Одиночество страшнее всего.
* * *
17 декабря прошлого года вступил в силу закон «О государственных социальных льготах и гарантиях для отдельных категорий граждан», ликвидировавший главные льготы для таких, как Мария Антоновна. Теперь она как бывшая узница нацизма не имеет права на бесплатное лекарственное обеспечение, зубопротезирование, проезд в городском и пригородном транспорте, а также по межгороду. И лишь потому, что Мария Антоновна инвалид второй группы, она может пользоваться практически идентичными льготами. Инвалидов второй группы лишили лишь бесплатного проезда по межгороду и добавили одно слово в пункт о 50-процентной скидке на оплату коммунальных услуг. Теперь, чтобы ею пользоваться, инвалид второй группы должен быть прописан с нетрудоспособным неработающим членом семьи.
Вот такая ирония судьбы. Если бы не та производственная травма, бабушке сейчас пришлось бы очень непросто: без дополнительных выплат и льгот. А так выходит, что Марии Антоновне Лаптевой в жизни повезло…
Евгения КОРКИЯЙНЕН
Фото Федора ПРОКОПОВА и из архива Марии Антоновны (фотография сделана осенью 1945 года)
