Топонимика — штука хитрая. Она — ключик к загадкам истории. Изучая названия населенных пунктов, многое можно сказать об их первожителях. Обычаи, верования, праздники — все это отражается в именах городов и весей, их улиц и площадей. Поэтому археологи будущего, копаясь в бобруйских развалинах и сдувая пыль с наших черепов, наверняка сойдутся во мнении: главным праздником «древних бобруйчан» был Первомай.
А как им думать иначе? У нас, любящих елку с гирляндами и пасхальные яйца, нет улицы Рождественской и нет Воскресенской. Зато революционному Первомаю повезло, как дурню на свадьбе: мало того, что в его честь названо аж полгорода плюс одна улица, так еще восточный «аппендикс» Бобруйска — хуторок, спокон веку звавшийся Зелёнкой — на всех картах обозначен, как «Поселок 1 Мая».
Когда-то, лет пять назад — в канун «главного праздника», — мы уже навещали эти места. Воды с тех пор утекло немало, город изменился до не могу, а для Зелёнки-Первомайки как будто и не было этих лет. Все здесь осталось по-прежнему, и белокаменный дом цыганского барона Коли все так же важно стоит на въезде в поселок, словно сторожевая башня. Разве что новых «ячеек общества» прибыло — растут зелёнковцы. Чему они радуются, о чем печалятся, чем сердце успокаивают?
Артур и Саша — молодая цыганская семья. Он — черноглазый мачо, она — задорная красавица. Оба — точно вышли из фильмов Эмира Кустурицы. По двору бегает карапуз Армен — сынишка. В жизни ребята, вроде бы, всем довольны. Единственное, чем Артур раздосадован, это состояние поселковых дорог. Те и впрямь напоминают американские горки: колдобины такие, что нас в нашем «VW» подкидывает, как лягушонку в коробчонке.
— Весной, после снега, и осенью, когда дожди зачастят, здесь вообще не пройти, не проехать, — сетует молодой ром. — А ведь в поселке у каждого есть машина. Иной раз за трактором надо идти, чтобы на взгорок ее по грязюке выволочь.
— Пусть бы нам асфальт сюда проложили, — поддерживает супруга Саша. — Мы бы даже скинулись на это дело. Немножко.
Насчет «немножко скинулись» можно не сомневаться — «лавэ» у цыган никогда не переводилось. И в то, что «у каждого есть машина», тоже верится с полуслова: первомайские улицы, несмотря на свою бугроватость, весьма оживленное место. Иномарки снуют туда-сюда. Бродвей, прям, какой-то, а не Первомай.
— Ты где-нибудь работаешь? — интересуюсь я у Артура.
Тот улыбается и качает головой: нет, мол.
— И чем же на хлеб зарабатываешь?
— Да так, по мелочам…
— А тут у вас вообще кто-нибудь работает?
Артур улыбается еще шире и пожимает плечами. Парадокс: поселок, названный в честь Дня солидарности трудящихся, заселен цыганами, чьи представления о труде носят неповторимый национальный колорит.
— Русские-то еще в поселке остались? — спрашиваю я, вглядываясь в улицы.
— Остались, конечно, — чуть удивленно отвечает Артур.
— Ну и как вы, ладите друг с другом?
— Не ругаемся, но и не целуемся. Мы, цыгане, стараемся держаться своего круга.
Через дорогу от владений четы Евдокимовых стоит дом Михаила Григорьевича Зарубы. Дяди Миши, как по-соседски величает его Артур. Дядя Миша — человек серьезный: еще недавно выписывал «Народную волю». Он бы и дальше ее выписывал, да только почтальоны носить перестали. Что это стало вдруг с почтальонами?
«Вперед мы не рвемся, но и от людей не отстаем», — усмехается дядя Миша на вопрос о том, как живется-можется. Ему к трудностям не привыкать — один год рождения чего стоит: 1937-й. Бывалый целинник — в пятидесятых умчался по зову партии поднимать новые земли, бывалый северянин — в шестидесятых, уже по зову судьбы, отправился зашибать копейку на горно-обогатительном комбинате в Оленегорске, — он и в свои семьдесят держится молодцом. У дяди Миши серьезное хозяйство: сад, огород, пчельники. Есть даже небольшое озерцо с карасями — для отвода души.
Приглашая в хату, Михаил Григорьевич потчует нас березовым квасом собственного производства. Вкусная, однако, штука!
— Мечтаю купить спутниковую антенну, — делится он своими планами на будущее. — А то моя «расческа» только четыре программы ловит.
Кроме телевизионной недостаточности, дядю Мишу огорчает еще и то, что в поселке уйма бродячих собак: «Бывает, теленка пасти ведешь, так они его прямо за ноги хватают. Не уследишь, не отгонишь — без ног теля останется».
Супруги Иван да Наталья тоже из русских. Не называя своих фамилий — «А ни к чему это…» — они, тем не менее, жалуются на уличное освещение. Вернее, на его отсутствие. «Как стемнеет, так хоть с факелами выходи, — усмехается Наташа. — С фонариками и ходим». А еще плохо то, что нет в поселке своего магазина, и за любыми покупками надо ехать в город. Магазин есть в соседней Титовке, но там, по словам Натальи, ассортимент так себе.
— А с цыганами вы как уживаетесь? — интересуюсь я у хозяйки дома.
— Нормально уживаемся, — пожимает плечами та. — Среди них ведь тоже есть разные люди. А что, среди русских мало обормотов?
В поселке улиц немного. Всего одна. Но она так затейлива и витиевата, что умудряется пару раз пересечь саму себя. На одном из таких перекрестков стоят и курят веселые сигареты цыганские хлопцы.
— Э-э, пшало, иди нас щелкни! — кричат они нашему фотокору.
— Ну, давай, — подходит он к весельчакам, но те позировать не спешат.
— Подожди, сейчас один человек подъедет, я без него сниматься не могу, — просит старший из них. — Вон он, уже едет…
— Где он едет? — фотограф удивленно оглядывает пустую улицу.
— Из Жлобина уже едет…
Итак, перелистнув пятилетку, мы выяснили: сегодня первомайские настроения жителям Зелёнки портят лишь несколько эпизодов — бродячие собаки, «слепые» фонари, отсутствующий магазин и никудышные дороги. При желании все это легко исправить. Зато в плюсе у первомайцев тихое и несуетное житье-бытье. Несмотря на всю свою непохожесть, цыгане и русские здесь уживаются вполне по-соседски. А это дорогого стоит.
Дмитрий РАСТАЕВ
Фото Федора ПРОКОПОВА
* — «Сыр ту дживеса?» — в переводе с цыганского — «Как ты живешь?»
