Дорогие читатели, ваши воспоминания о Бобруйске в послевоенные годы, фото, которые у вас сохранились с тех времен, не только интересны, но и очень важно их сохранить для нового поколения. Сегодня мы публикуем воспоминания Раи Степаненко, которыми она поделилась в 2010 году.
Когда не стало моих родителей и всех родственников их поколения, я почувствовала непреодолимое желание узнать о них побольше и оставить свои воспоминания следующим поколениям. Как ни громко это звучит, но, мне кажется, это естественное желание. Жалко только, что многое из истории моей семьи утеряно навсегда. Было у кого спрашивать – ничего не спрашивала, а ведь как много мне мог рассказать, например, мой дедушка, который прожил 90 лет!Мои бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки жили в Бобруйске. Папа и мама родились в Бобруйске, но основную часть жизни прожили в Ленинграде. Я тоже родилась в Бобруйске, но постоянно там не жила. Тем не менее бывала там очень часто. Достаточно часто, чтобы полюбить этот город на всю жизнь.
С уважением, Рая Степаненко.
О Бобруйске написаны книги, о нем упоминали Ильф и Петров в «Золотом теленке». Это общеизвестные факты. Но я ничего не знала об этом раньше и хочу сама рассказать об этом городе, который видела глазами ребенка. Потому что в детстве я подолгу бывала там.
В Бобруйск мы ездили каждое лето. Сначала надо было «достать билет». Помню, это был либо одесский, либо днепропетровский поезд. Столько лет прошло, а это запомнилось. Доезжали мы до Жлобина, который по моим детским представлениям состоял из одного вокзала и привокзальной пыльной площади, потому, что никогда дальше мы не уходили. Там у нас была сложная задача: надо было сесть на проходящий пассажирский поезд, который шел до Бобруйска, но билеты на свободные места заранее не продавали. У меня такое впечатление, что узнавали мы о наличии или отсутствии свободных мест только тогда, когда поезд уже стоял на перроне. Тогда в суете и панике мы покупали билеты и бежали с чемоданами и котомками к поезду, который стоял считанные минуты. Мы – это мама, сестра и я. Поезд до Бобруйска шел недолго, может быть, часа полтора.
От вокзала мы ехали на какой-то машине, может быть, это было такси, или Иосиф встречал нас. Бабушка с дедушкой жили недалеко, и когда мы подъезжали или, сейчас мне кажется, что – подходили, они стояли около своего забора, у калитки – и ожидали нас, чтобы поскорее обнять…
Разговаривали бабушка с дедушкой между собой, в основном, на идише, и я понимала почти все, что они говорят. Моя мама, мне кажется, тоже немного могла говорить, но, конечно, у нас в семье использовались только отдельные слова, которые все знают, типа «шлимазл», «цудрейте» и т.п. У меня сейчас нет возможности проверить – понимаю ли я идиш. Скорее всего, все забыла. Тем не менее, слушать еврейские песни на идише мне очень нравится.
Тогда это был еврейский город . Конечно, до войны почти все население было еврейским и, как я читала, многие неевреи тоже говорили на идиш. Был анекдот, что раньше в Бобруйске 50% населения – были евреи. А остальные 50%? А остальные – еврейки. Но и когда я стала бывать там, это был все-таки еврейский город.
Дом бабушки и дедушки был в центре города, недалеко от рынка. На Чонгарской улице. Вернее, им принадлежало только полдома. Вторую половину занимала семья по фамилии Гаврик. Но они были за забором, и я их никогда не видела. Вокруг были частные дома. Заборы. Почему-то они были некрашенные, я их помню серыми. Ворота. Калитки. Палисадники…
На рынке продавали все. Мостовая на рынке была выложена булыжниками. Рядом стояли извозчики с подводами, лошади ели сено, извозчики громко разговаривали по-еврейски. По выходным дням из деревень привозили продавать поросят. Они были, наверно, в мешках, или со связанными ногами, но я помню, как все утро был слышен их визг. Летом на рыночную площадь приезжал откуда-то цирк. Натягивали шатер. Всегда, а особенно по выходным, там было очень шумно и весело. Кроме того, приезжали грузовые машины с промтоварами, наверно, это было то, что не купили в деревне… но я помню, что там можно было купить очень приличные вещи, и мы всегда привозили из Бобруйска много всего.
Не помню, в каком году это было, наверно, в годах шестидесятых, - рано утром мы шли в булочную занимать очередь за хлебом. Стояли долго, сменяя друг друга, пока не привозили хлеб. Он был там необычайно вкусным Никогда в Ленинграде не было такого хлеба.
Еще в Бобруйске была, она и сейчас есть, кондитерская фабрика « Красный Пищевик», по- белорусски – «Червонный». Кажется, там делали только зефир и мармелад. Коробки с этими сладостями были очень красивыми, а мармелад был в виде разных фигурок, грибочков и т.п. В магазинах их почти не было, также, как не было мяса и многого другого. Но часто открывалась калитка, и тетки с сумками предлагали и мармелад, и шоколад – он был кусками, и колбасу, и много еще чего. И у них покупали.
На Социалистической улице – центральной в Бобруйске – был магазин «Космос». Это был спортивный магазин. Когда моему двоюродному брату Леве родители пообещали купить велосипед – он долго его ждал. По бобруйским правилам необходимо было с кем-то, а то и с несколькими людьми, посоветоваться – какой велосипед лучше купить… Помню: каждое утро, когда часы в большой комнате били десять ударов,– Лева мечтательно тянул: «Космос откррылся…»
Но велосипед купили только тогда, когда дядя Иосиф приехал из Минска и сказал, какой точно нужно покупать. Самого момента покупки я не е помню, так как вероятно в нем не участвовала, думаю, там и так было достаточное количество народа. Но как Лева берег свой велосипед – это я хорошо помню. Он его жалел даже своему брату Фиме. Помню, однажды, Фиме дали прокатиться и он въехал случайно в забор. Слегка погнулось переднее колесо. Лева в ярости кричал: «Восьмерру сделал?!» Фима, вообще-то, техникой не интересовался Он был «спортсменом» . Немного смешно употреблять по отношению к нему, щуплому и небольшому это слово, но тем не менее, он был одним из самых, как теперь говорят, продвинутых щахматистов Бобруйска. В шахматы научил его играть мой папа, совсем еще маленького. И Фима стал делать успехи. Он летом часто ездил на сборы в разные города Белоруссии, а когда не уезжал – к нему почти каждый день приходил его приятель Феликс, тоже шахматист, и они подолгу играли в «детской». Когда Лева, совершенно не интересовавшийся шахматами, особенно шумел во дворе со своим другом и соседом Леней Звонкиным (их семья с обоими мальчиками Мишей и Леней сейчас в Канаде) – Фима иногда, разозленный, выбегал на крыльцо и тихо, умоляюще тянул:»Дети, дети – не шумите…» Это было особенно смешно потому, что Фима и сам еще был ребенком, хоть и старше Левы на 3 года, но внешне – такой же.
У бабушки был огород, там росла картошка и помидоры. Я хорошо помню запах этих помидорных кустов. Большие помидорные плоды лежали потом в большой корзине, и всех просили их есть, но почему-то никто не хотел. Был маленький садик за низким заборчиком, там росли две сливы с желтыми сливами, одна вишня и сирень. Ко времени нашего приезда сирень уже заканчивала свое цветение, и я даже не знаю, какого цвета она была. А вдоль дома тетя Софа сажала настурции. Их аромат я очень часто вспоминала зимой.
В доме была сначала русская печь, чугунки, ухваты. Потом весь дом перестроили, провели газ, последние годы в доме даже была ванна и батареи парового отопления. Но чтобы топить котел, нужен был уголь. Доставать его - была, насколько я могу помнить, – проблема. Помогал всегда дядя Иосиф. Во дворе стоял большой сарай, перед ним маленький палисадничек, там выгружали машину угля, потом его надо было перебросить в сарай. А по палисадничку ходило нескольку кур. Какое-то очень далекое детское воспоминание: кажется, бабушка отрубила курице голову, а она побежала…без головы.
Входили в дом, поднимаясь на высокое крыльцо (в которое брат Лева от скуки забивал сотни гвоздей). Вы попадали сначала в прохладные полутемные сени (здесь на лавке обычно остужалась большая кастрюля с вишневым компотом), потом уже в маленькую прихожую, и только потом – в комнаты. Дверь запиралась на железный засов. Все окна закрывались на ночь ставнями. Открывать утром их нужно было изнутри, проталкивая в специальные отверстия металлические штыри. Я помню их лязг. Пока ставни были закрыты в доме было полутемно, солнечные лучи пробивались сквозь щели. Зато ночью была кромешная тьма. Открывать утром ставни – была обязанность Левы.
В большой комнате был погреб. Крышку его поднимали за металлическое колечко и спускались вниз по лесенке. Там на полках стояли банки с компотами и вареньями.
Еще помню – похороны в Бобруйске. Когда кого-то хоронили, похоронная процессия двигалась за медленно ехавшей грузовой машиной, на которой стоял гроб. Впереди, сразу за машиной, шел оркестр, исполнявший похоронный марш. Я это очень хорошо помню – это было очень громко и душераздирающе. С нашего крыльца было хорошо все видно.
Я уже говорила, что центральной улицей города была Социалистическая,Социалка… По вечерам, а, может быть только в выходные дни, я не помню – там гуляли. Шли нарядно одетые люди, компаниями и парами, останавливались, разговаривали. Город маленький – многие были знакомы. Мой брат Лева, кажется, ходил на эти гулянки. Это почему-то называлось «ходить на биржу». Социалка, на мой взгляд, не отличалась от остальных улиц в старом центре города – одно- или двухэтажные дома, кирпичные, из старого кирпича, выкрашенные в основном в белый цвет. На этой улице был сад Бахарева, в котором стоял настоящий танк на постаменте. А напротив него – большой кондитерский магазин с печеньем, коврижками, пирожными – все это в Бобруйске бвло очень вкусным, и еще там продавали молочный коктейль. Если идти по этой улице довольно долго, можно было дойти до круглой уютной площади, на которой стояла гостиница «Бобруйск», а дальше уже были более новые дома, кирпичные, в основном, пятиэтажные. Потом – площадь, огромная, с памятником Ленина, и зданием, наверно, райсовета – что точно в нем размещалось, я не помню. И, конечно, с Центральным универмагом. Еще там, на площади, был хороший книжный магазин, где я, уже будучи старше, всегда покупала какие-то книги.
Позже появились в городе и новые микрорайоны, застроенные современными домами. Но я не очень хорошо их знала. Я почти и не была там.
Тогда люди часто ходили в кино. Кажется, в Бобруйске было три кинотеатра. Во всяком случае, я знаю о трех. Самый плохой – «Пролетарий». Он был близко от нашего дома, на улице Бахарева. Это был длинный сарай. На улице Советской, в центре города был более современный кинотеатр «Товарищ», и еще где-то в парке – «Мир». Фильмы шли в них по очереди. А если фильм был какой-то зарубежный, или с какими-то хорошими актерами, в кассу стояли большие очереди, и билеты надо было покупать заранее. Мы следили за репертуаром и ходили в кино часто.
Хоть в Бобруйске в магазинах был довольно большой выбор одежды и обуви, все равно тогда, в основном, предпочитали шить. Недалеко от нас, на Коммунистической улице (она пересекала Чонгарскую и была почему-то без асфальта, пыльная), в одном из дворов жила портниха Нина. Когда мы приезжали, мама всегда у нее что-то шила. Видимо, у Нины было много заказчиц, она никогда не делала то, что обещала, в срок, и приходилось придумывать, что мы завтра уже уезжаем в Ленинград, и просить ее по многу раз и, в конце концов, – она заканчивала свою работу. Помню маленькую ее комнату, где она всегда сидела за машинкой и строчила. Комната была завалена кусками тканей и незаконченными одежками. А пол весь был усыпан разноцветными лоскутками. И было счастье: она разрешала нам их брать! Мы с сетрой всегда увозили в Ленинград коробки, полные этих тряпочек, а из них мы сооружали одежду для своих пупсиков. Это было богатство! Напротив этого двора был дом с вывеской «Плиссе. Гофре». Однажды мне там сшили юбку и сделали на ней плиссе – узкие заглаженные складки, которые не расходились никогда. Мне даже кажется, что я помню это устройство, на которое клали ткань, чтоб сделать на ней складки. Но, может быть, мне это только кажется. Давно это было. А юбку помню.
Когда мы приезжали в Бобруйск, мы должны были нанести визиты всем родственникам. Нас обязательно наряжали. Хотя это, конечно, сильно сказано: одеты мы тогда были плохо. Да, и не только мы, наверно. Шли мы в гости к дедушкиному брату Шеелу. Это было каким-то обязательным ритуалом. Вообще, о хождении в гости и приеме гостей в Бобруйске, в той среде, в которой мы вращались, хочется рассказать более подробно. Сначала, как я уже сказала, мы шли к Шеелу. Вот сейчас я задумалась: мы не могли предупредить о своем визите, так как телефонов тогда еще у них не было. Предполагалось, наверно, что они всегда дома. Нас принимали в большой комнате обыкновенного бревенчатого дома. В середине ее стоял длинный стол. Сарра, жена Шеела, вынимала из буфета и ставила на стол графин с домашним вином. Наливкой. Наверно, она была из вишни. Потом Шеел приносил из сада яблоки. Их клали в тарелку. Потом все садились за стол и начинали беседовать. Мы с сестрой мучались и ждали окончания визита. Такие же визиты необходимо было нанести и другим родственникам. Но поход к Шеелу для нас был самым скучным.
Ездили на автобусе к папиному брату дяде Грише. Помню, что ехать надо было «до комбината». Его младший сын – мой двоюродный брат Толик – тогда жил в Бобруйске. Дядя Гриша очень давно стал заниматься составлением собственной «еврейской энциклопедии», вернее, продолжения к той еврейской энциклопедии, что издавалась до революции. Он выписывал в большие тетради биографические сведения о знаменитых людях еврейской национальности. Для этого он штудировал газеты и журналы, перечитывал много книг. Книжки по интересовавшим его темам ему присылал из Ленинграда его племянник Яша Коган, а однажды до него даже дошла посылка с несколькими книгами на иврите из Израиля – от Гинды. Когда бывал в Вильнюсе у своего старшего сына Додика, сидел в Вильнюсской Публичной библиотеке. У него собралось несколько исписанных тетрадей. Я помню, что когда мы приходили, он давал их читать, и я поражалась: сколько знаменитостей были, оказывается, евреями. Кончилось это обычным для нашей страны образом. Кто-то донес на него. Вот что пишет мне Толик: «Да, именно папина работа по продолжению еврейской энциклопедии, «собирание известных евреев», которыми он увлеченно занимался, была расценена как агрессивный национализм и подрыв устоев Советской власти. На Городской партийной конференции секретарь горкома посвятил целый абзац своей речи этому чуждому и опасному проявлению (правда, по имени врага не назвал, но в городе, конечно, многие знали, о ком идет речь). Читать свой труд Гриша давал массе народу, и кто-то его «заложил». Его вызывали в КГБ, предложили прекратить и сдать все материалы. Он часть сдал, часть оставил и – продолжил... После чего его еще дважды дергали и строго предупреждали. Похоже, что за ним шпионила медсестра, которая приходила делать маме уколы. Есть предположение, что с этой его активностью связано и то, что мне закрыли визу на третьем курсе Макаровки».
К дяде Иосифу на улицу Затуренского (ее позднее переименовали в ул.Платона Головача) мы ходили не так торжественно, и даже одни, хоть это и было довольно далеко. И ходили часто – их дочка Лора была почти моя ровесница, мы с ней дружили. Сейчас она и Толик, ее младший брат, живут в Чикаго. Я помню их двор, беседку, заросшую какими-то вьюнками, гущу малины за домом. За их забором был тот самый комбинат, который выпускал зефир и мармелад. Помню смешной случай, который тогда мне смешным не казался. Вторую половину их дома занимали две старые женщины-сестры. Кажется, их звали Фаня и Циля. Циля была «старая дева», а к Фане на лето приезжал внук из Саратова. Однажды этот мальчик сказал мне, что Саратов больше Ленинграда. Я возразила. Я была уверена в обратном, и мы стали спорить. Тогда, поняв, что спор может продолжаться бесконечно, он сказал мне: «Не веришь? Пойдем спросим у моей бабушки! Я обрадовалась. Было ясно, что взрослые все знают правильно. Мальчик подошел к Фане, сидевшей в кресле и спросил ее: «Бабушка, правда, что Саратов больше Ленинграда?» И Фаня невозмутимо ответила: «Конечно, больше!» Спор был закончен. С ней спорить я не могла…
К тете Мифе мы ходили тоже менее официально. Чтобы попасть к ней, надо было перейти через железнодорожные пути – и сразу был ее дом. Я очень хорошо помню комнаты, веранду. Хозяйничала в доме, пока была жива – баба Фаня, свекровь Мифы. Тоже очень хорошо помню ее. У Мифы был большой огород, мне кажется, там много чего росло. Ее дочка Беллочка работала в школе учительницей физики. Сын Виталик жил не в Бобруйске.
В дом к бабушке и дедушке, к тете Софе, жившей вместе с ними, часто приходили гости, или просто заходили соседи. Специально для таких случаев Софа пекла пирог «струдл», и его убирали в нижнюю часть буфета. Для гостей. Нам его не давали. Когда приходили гости, все чинно садились за стол и пили чай с пирогом. Еще помню, как собирались в гости тетя Софа с мужем и детьми. Они выходили нарядные, Фима и Лева были чисто вымыты и тоже нарядно одеты. Рубашки с короткими рукавами там называли «бобочки». Мы с сестрой оставались дома и смотрели, как они шли до калитки.
Почти каждый день, пока он был жив, приходил отец дяди Бори – Иерухим. Странный человек. Когда приходило время обеда, он начинал собираться уходить, а тетя Софа – уговаривать его остаться. Это повторялось каждый день. Он уходил. Она нервничала. Помню, потом Лева отвозил на велосипеде ему обед. Он жил один и всегда ел в столовой.
Когда не стало бабушки и дедушки, мы ходили на кладбище. Оно было далеко, надо было ехать на троллейбусе. Еврейское кладбище запомнилось мне огромным, с красивыми памятниками. Там остались могилы бабушки, дедушки, мужа тети Софы – Бори и свекрови тети Мифы – бабы Фани. Ухаживает за могилами какая-то знакомая, которой из Америки наш двоюродный брат Толик присылает за это деньги. Спасибо ему!
В Бобруйске у моих родных было очень много знакомых. Если мы шли по улице с кем-то из них, они постоянно останавливались с кем-то, разговаривали, показывали на нас: «Из Ленинграда…»
Я помню Бобруйск только летом. Зеленый, очень зеленый город, уютный. Я была там, когда моя дочка была еще совсем маленькая – возила показать ее бабушке и дедушке. Потом, когда родился сын, бабушки уже не было, а дедушка так и не увидел правнука.
Вот, кажется, я и рассказала всё, что мне хотелось. Всё, что я смогла рассказать… Всё это живет внутри меня: эти лица, эти картины, улицы, дома, люди… Также, как и в душе любого человека – целый мир. И чем старше ты становишься – тем он больше. Хочется, чтобы эти воспоминания остались на земле.
Мне всегда хотелось знать больше о своей семье. Нет, наверно, не так. Не всегда. Раньше я не думала об этом. Глупо, конечно. Но что себя винить? Думаю, что у всех – так. Пока ты молодой, не задумываешься, что жизнь имеет конец. Слава Богу, что я успела собрать эти сведения о своих близких!
Я сделала, что было в моих силах, с помощью моих родных. Спасибо им огромное.
Всю свою жизнь с семи лет я живу в Ленинграде, Петербурге. И, конечно, очень его люблю. Почему Бобруйск оставил в моей душе такой след? Я сама пытаюсь найти ответ на этот вопрос. Может быть, потому, что его так любили мои родители, потому, что он был их родным городом, потому, что каждое лето я бывала в нем? Но ведь это было так давно… Когда я стала взрослая и вышла замуж, я уже бывала там гораздо реже… Или это такой город? Видимо – все это вместе.
Но даже сейчас я ищу в интернете фотографии Бобруйска и с замиранием сердца рассматриваю их, пытаясь найти сходство с тем старым Бобруйском, который остался, наверно, только в моей памяти.
Опубликовано в «Вечернем Бобруйске» 24 октября 2010 года.
