Эти люди лично столкнулись с чернобыльской катастрофой, ликвидировали последствия, пострадали от радиационного излучения, спасая наши жизни. Мы поговорили с двумя ликвидаторами
— Пришли в четыре часа утра и забрали. Я толком и собраться не успела: в срочном порядке выезжаем в Чернобыль!
Моя собеседница неохотно возвращается к трагическим событиям апреля 86-го… Она работала старшей медсестрой городского кожвендиспансера, в чернобыльской зоне была с первых дней мая по июнь. С большим трудом Вера Ивановна Грабко решается рассказать читателям «Коммерческого» хотя бы самую малость: только то, что не так сильно царапает душу. И то, что по ее мнению, вообще можно рассказывать.
— Зачем вам знать, что мы там делали? Всякое было. Нет-нет, не спрашивайте, что именно! Я подписывала бумаги по неразглашению, понимаете? Секретно. Не могу. Просто не могу. Только самая общая информация!
Все понимаю и не смею требовать. Тем более, что даже самая общая информация о Чернобыле из уст Веры Ивановны — живая боль, отзывающаяся и в наши дни, незабытая, незаживающая…
— Всего тогда собрали из Бобруйска больше сорока девушек. Сутки мы стояли в Киселевичах, а потом поехали туда… Страшно? Конечно страшно. Брагин! Тридцать километров от реактора! Это очень близко. И нам же ничего не объясняли. Ехали и думали: что с нами будет?
Наша зона была загорожена, пускали только по пропускам. Мы должны были выводить людей из деревень. Что меня поразило: детей уже успели вывезти. Ни одного ребенка!.. А еще птиц почти не было: одни только вороны (печально замолкает, вспоминая, смотрит куда-то вдаль, потом продолжает. — Прим. автора). Так мы и ходили по дворам, по хатам. Говорили, чтобы они уезжали. Многие прятались, не хотели покидать насиженных мест, не понимали ничего… Многих забирали в госпиталь.
— Лучевая болезнь?
— Не знаю. Ничего не знаю…
— А как их лечили в госпитале?
— Это не в моей компетенции. Моя задача была — доставить до госпиталя, а какие меры применялись там врачами, мне неизвестно. Но уродств, например, на этих людях не было, не думайте. Вообще, внешне это никак не проявлялось. Я один только раз, и то в самые первые дни, видела человека, который был откровенно обезображен. Это была женщина, у нее была вывернута губа… Она, видимо, попала прямо под луч… Но больше ничего такого у нас не встречалось, честно.
Наша больница развернулась в школе. Все было очень продуманно, четко, быстро, по-военному. Организация, ничего не могу сказать, была на высшем уровне. Ну и работоспособность наша была повышена. Например, больницу мы открыли на следующее утро, как приехали. Трудились всю ночь, и в пять утра все было готово. Двести пятьдесят коек!
Также оперативно установили душевые: после каждой поездки нужно было менять одежду и мыться в душе. Нам говорили, что можно даже просто хорошенько вытряхнуть, выбить вещи и уже тогда доза радиации в них будет меньше. Нет, я не знаю, какое было количество радиации: ни у кого из нас не было личного дозиметра. Они были только у группы дозиметристов. Кстати, спецкостюмы с противогазами тоже были только у них. Мы же носили обычную военную форму.
Нам завозили медикаменты, средства личной гигиены, продукты… Помню, в основном это были консервы разные. Все было, кроме связи с родственниками. Мой муж один раз решил приехать ко мне. Приехал, увидел, как мы поливаем водой траву и землю, чтобы уменьшить радиацию, все понял и тут же уехал обратно…
…Сейчас уже все знают, что была угроза взрыва второго реактора. Взрыва, слава Богу, не произошло, но сколько мы натерпелись! Помню, все те, у кого работы не было… ох!.. мы забрались на второй этаж школы, только там стены были толстые, бетонные. И сидели там. Вы думаете, мы не понимали, что от нас останется, если рванет? Конечно, мы все знали. И что бетон радиации — не преграда. И все же… Залезли туда, просто потому… а вы бы не залезли? Никому не пожелаю почувствовать, что мы тогда пережили!
Вера Ивановна скромно умалчивает, что за участие в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС была награждена орденом Дружбы народов. На проблемы со здоровьем не жалуется, говорит, что они такие же, как и у всех белорусов: лечения требует щитовидка.
Василию Васильевичу Жукову вспоминаются те события легче. Он выезжал в чернобыльскую зону позже: в ноябре 86-го, его распределили за десять километров от Брагина.
— Страха не было. Я ведь не просто знал, куда еду: мои товарищи-сослуживцы по пожарной аварийно-спасательной части № 1 уже были там, вернулись живые и вроде здоровые. Так что у меня не возникло никаких вопросов — надо значит надо.
Мы патрулировали ближайшие деревни на случай пожаров: все-таки покинутые дома, подворья — мало ли что может случиться. Кстати, дома охраняла еще и милиция, каждый дом был опечатан.
Ничего особенного в деревнях не было. А то рассказывают, бывает, разные «звезды» по телевизору, что они приезжали туда на концерты, а там яблоки с голову, и вообще черти рогатые бегают. Глупости, конечно. Там страх был в другом… Все деревни были выселены. Вокруг ни души, пустынные, тихие деревни… Только собака или кошка голодная мимо пробежит и все. Но бывало и так: с одной стороны дороги — мертвая, выселенная деревня, а с другой — живут люди. Наверное, к разным колхозам относились и каждый по-своему людей отправлял.
Все льготы чернобыльцам отменили давно, а сейчас идет замена документов: кто звался «ликвидатором» аварии теперь станет только «пострадавшим». Видимо, теперь трагедия в Чернобыле считается не настоящим, а прошлым. Но для нас это все настоящее. Это неотъемлемая часть нашей жизни.
Анастасия ТРУШНИКОВА
